Поправим Станиславского. Эдуард Бояков ушел из театра "Практика", который создал 7 лет назад. Из "Российской газеты"

Эдуард, коллеги любят называть вас "предводителем". Не давит груз такой ответственности?

Эдуард Бояков: Нет. В 48 надо уметь самому определять себя, а не думать, что коллеги скажут.

Что вы поняли про себя как про театрального деятеля?

Эдуард Бояков: Что у меня есть способность соединять несоединимое. Например, привести Владимира Сорокина в Большой театр или Евгения Гришковца в МХАТ. Думаю, театр "Практика", при всей его камерности, повлиял на московский театральный климат не меньше, чем та же "Золотая Маска", которую я придумал 17 лет назад. Мы с коллегами создали не секту для продвинутых, а театр для всех, театр-зеркало.

"Практика" и "Политеатр" предложили молодым зрителям поэзию. Им понравилось. Как вы поняли, что это "выстрелит"?

Эдуард Бояков: Мне кажется, люди, неравнодушные к смыслам, ищущие ответы на главные вопросы, неизбежно приходят к фигуре поэта. Бродский в одном телеинтервью сказал, что, когда падает авторитет науки, социально-политических институтов и Церкви, значение личности поэта многократно увеличивается. Каждая эпоха выбирает своего главного поэта. В начале XX века в России их случилось сразу четыре: Борис, Анна, Марина и Осип. Эти великие лирики создали четыре жития и во многом определили сознание поколения... И сейчас тоже на аванцсене фигура поэта.

По-вашему, поэт сегодня претендует на роль героя поколения?

Эдуард Бояков: Он априори на нее претендует. За 20 лет капитализма наше общество прошло те же стадии, что и ребенок. Сначала период тотального насыщения, когда нужно просто жрать, потом появилась реакция на всевозможные яркие игрушки, потом желание обладать ими. Совсем недавно было время "нефтяного гламура" и его "икон", обладающих потрясающими хватательными инстинктами и редкой энергией самолюбования и эгоцентризма. Сейчас этот этап на излете. Многие хотят задавать себе и другим серьезные вопросы. Обществу необходимы трехмерные герои, которые сложнее персонажей светских новостей.

И появляется, например, Вера Полозкова?

Эдуард Бояков: Многие поэты и критики хихикают, вот, дескать, она даже у Урганта была, поэтому ты считаешь ее поэтом номер один. Я не считаю, что она главный поэт страны. Это место сегодня вакантно. Просто сегодня Полозкова самый популярный поэт, на ее спектакли собираются большие залы молодняка и хипстеров. Она же молодая девчонка. Дай бог ей справиться с этим молохом популярности.

Вы предпочитаете работать лишь с единомышленниками?

Эдуард Бояков: А иначе и не может быть. Я считаю никчемными все эти разговоры об исключительности современных технологий. Или о голом профессионализме. У нас часто разговоры о школе Станиславского ведутся людьми, мало понимающими, что именно имел в виду Константин Сергеевич. Им не приходит в голову, что его метод должен быть переосмыслен сегодня, поскольку люди конца XIX - начала XX века были не такими, как мы. И актер тех лет отличался от современного актера. Вообще, главное, не навыки актера, а его природа и опыт.

Что объединяет актеров, с которыми работаете вы?

Эдуард Бояков: Мне было важно работать с актерами, которые не вписываются в существующие схемы, институты. Смехов не вписался. Уехал в США и Германию, вернулся на Родину относительно недавно. Ингеборгу Дапкунайте я не могу представить в репертуарном театре. Алиса Гребенщикова - с хорошей школой и педагогами - словно из другого мира. Я ищу таких вот. И потом, у них есть чутье, умение чувствовать момент, быть внимательным к происходящему.

Вам самому комфортно сейчас жить и работать в стране?

Эдуард Бояков: Огромное количество вещей мне не нравится в современной России. Но если ты живешь здесь и не рвешь свой паспорт, надо быть гражданином. А следовательно, все, что есть, заставлять работать во Благо. В этом смысле госфинансирование, гособразование для меня некий колодец, в который я не хочу плевать. Хочу пить из него вместе с другими. И хочу сделать его чище и прозрачней. Поэтому я принял предложение возглавить в качестве ректора Воронежскую академию искусств. Я учился в этом городе, у меня есть и обязательства, и амбиции, и видение. Я встречался с министром культуры РФ Мединским, губернатором Гордеевым. Мы обстоятельно говорили. Мне кажется, я понимаю, что хочет власть и что можно сделать.

Ради этого готовы на компромиссы?

Эдуард Бояков: Это не компромисс. Я понимаю, что будет трудно. Но я готов служить, не изменяя себе и идее государственного образования. Я вообще считаю, что мы переживаем сейчас вполне свободное и демократичное время. Серьезно.

Здесь многие с вами не согласятся.

Эдуард Бояков: Лично я чувствую, что я свободен, а если этого не чувствует кто-то из моих коллег, это их проблемы. Да, это субъективное ощущение, но я позволяю себе утверждать, что Россия переживает далеко не худшие времена. Что, в 60-е, когда культ Сталина развенчали, когда Хрущев на выставке авангардистов в Манеже орал, что все "педерасты", свободы было больше? Нет.

А говорить, что на Западе сейчас у художника больше свободы, просто смешно. Да там одна толерантность, политкорректность и евробюрократия чего стоят. Это ловушки, которые с ГУЛАГом могут поспорить.

Но все же именно общественно-политическая жизнь сегодня создает очень важные идеи и смыслы в поле общественного сознания.

Эдуард Бояков: С моей точки зрения, мощнее всего сегодня в идеологическом поле работает экономика, рынок. Это и плохо, и хорошо. Власть часто неубедительна. Только в последнее время начала появляться консервативная, в частности православная, риторика. Традиционализм. И это спасение для России, единственная сила, которая может удержать страну от разложения, от заразы потребительства.

Я действительно не совпадаю во мнении со многими и считаю, что современные проблемы ошибочно маркируются как российские. У нас либо "преступный режим", либо "в России всегда было плохо". Дело ни в одном и ни в другом. Выхолащивание и кризис культуры - процессы глобальные.

Вы сильно изменились за последние годы?

Эдуард Бояков: Мне кажется, очень. Мы с женой много времени провели в Индии, родили там ребенка, гуляли по горным деревням, волшебным местам. И я поймал себя на том, что я смотрю на корову и думаю, а неплохо было бы и свою завести. Боже, как счастливы нации, в которых институт семьи сохранился. И как несчастны те, где этот институт разрушен, как в Европе. Это главное открытие для меня. Слава богу, родители здоровы, и я могу делиться этим с ними.

Ну, у нас-то в стране тоже кризис семьи.

Эдуард Бояков: Да, но этому есть свои причины. Европа сознательно пришла к отказу от института брака в результате развития индивидуалистической философии. Там семья закончилась, "мы" больше не существует, есть "я" и "моя свобода". Есть сожительство, партнерство, но не семья. В России, надеюсь, эта тема не закрыта столь категорично. При том, что и здесь картина ужасна.

И все же, вы настроены пессимистически или оптимистически?

Эдуард Бояков: Бродский в Нобелевской лекции говорил, что человечество спасти уже не удастся, но отдельного человека еще можно. В этом смысле я, безусловно, оптимист. Думаю, Бродский имел в виду старую европейскую цивилизацию. Но сейчас рождается новая, глобальная...

Текст, Этери Чаландзия